"Параллели между Россией и Веймарской республикой проводят часто. Сам принадлежу к
числу тех, кто проводил эту аналогию в российских политических дискуссиях начала 1990-х
годов. Но не все понимают, насколько они значимы. Мало кто помнит, что имперская
государственная символика была восстановлена в Германии через 8 лет после краха империи –
в 1926 г.,20 в России – через 9 лет – в 2000 г. Не больше и тех, кто знает, что важнейшим
экономическим лозунгом нацистов было обещание восстановить вклады, утраченные немецким
средним классом во время гиперинфляции 1922–1923 гг..21
Роль экономической демагогии нацистов в их приходе к власти в 1933 г. нельзя
недооценивать. Антисемитизм, радикальный национализм, ксенофобия всегда были
элементами мышления лидеров Национал-социалистической рабочей партии Германии. Но до
1937 г. они осторожно использовали связанные с этими настроениями лозунги.22 Апелляция к
чувствам германских собственников, потерявших сбережения, была эффективным
политическим оружием. И сегодня те, кто обещает восстановить вклады, обесценившиеся во
время финансовой катастрофы Советского Союза, дословно повторяют Геббельсовскую
риторику начала 1930-х годов.
Придя к власти, вклады нацисты не восстановили. Они привели страну к войне и еще
одной денежной катастрофе, за которую потом вынужден был отвечать отец немецкой
экономической реформы – министр финансов ФРГ Л. Эрхард, разморозивший цены в 1948 г.
Но это случилось позже.
В российских условиях время расцвета постимперского синдрома, замешанного на нем
радикального национализма, вопреки ожиданиям автора этих строк, пришлось не на период,
непосредственно последовавший за крушением СССР, а на более позднее время. Я и мои
коллеги, начинавшие реформы в России, понимали, что переход к рынку, адаптация России к
новому положению в мире, существованию новых независимых государств будут проходить
непросто. Но мы полагали, что преодоление трансформационной рецессии, начало
экономического роста, повышение реальных доходов населения позволят заменить
несбыточные мечты о восстановлении империи прозаичными заботами о собственном
благосостоянии. Мы ошибались.
Как показал опыт, во время глубокого экономического кризиса, когда неясно, хватит ли
денег, чтобы прокормить семью до следующей зарплаты, выплатят ли ее вообще, не окажешься
ли завтра без работы, большинству людей не до имперского величия. Напротив, в то время,
когда благосостояние начинает расти, появляется уверенность, что в этом году зарплата будет
выше, чем в предыдущем, безработица, если не живешь в депрессивном регионе, тебя не
коснется, жизнь изменилась, но вновь обрела черты стабильности, можно, придя домой, сесть и
посмотреть вместе с семьей советский фильм, в котором наши разведчики лучше их шпионов,
мы всегда побеждаем, а жизнь, изображенная на экране, безоблачна, порассуждать о том, как
враги развалили великую державу, как мы всем еще покажем, кто главный.23
Апелляция к имперским символам величия – сильный инструмент управления
политическим процессом. Чем больше официальная российская пропаганда пытается
представить Великую Отечественную войну как цепь событий, ведущих к предзаданной и
организованной вождем Победе, тем быстрее уходит память о сталинских репрессиях,
забывается, что в развертывании войны сам Сталин, санкционировавший пакт
Молотова-Риббентропа, сыграл немалую роль. Позитивные оценки И. Сталина выросли с
1998 г. к 2003 г. с 19 до 53 %. На вопрос: «Если бы Сталин был жив и избирался на пост
Президента России, вы проголосовали бы за него или нет?» – 26–27 % жителей России
ответили: «Да, проголосовал бы».
24 Речь идет о человеке, который погубил больше наших
соотечественников, чем кто бы то ни было в многовековой и непростой истории России.
Думаю, один этот факт достаточен, чтобы понять масштабы угроз, связанных с постимперским
синдромом в нашей стране.
Пытаться вновь сделать Россию империей – значит поставить под вопрос ее
существование. Риск движения в этом направлении высок. Именно поэтому важно понять, чем
 
были империи, сформировавшиеся на протяжении последних веков, почему они распались,
каковы ключевые проблемы, связанные с их расформированием. В первых главах
представленной вниманию читателя работы это сделано на основе анализа мирового опыта, в
последующих – на базе изучения того, как рухнула последняя империя XX в. – Советский
Союз.
Механизм демонтажа империй был специфическим, накладывался на сочетание
политических и экономических проблем в метрополии и бывших колониях. В Советском Союзе
кризис развертывался на фоне эрозии основ легитимности тоталитарного политического
режима и падения цен на нефть, от которых в начале 1980-х годов зависело состояние бюджета,
потребительского рынка, платежного баланса. Главы, посвященные анализу причин
нестабильности авторитарных и тоталитарных режимов, проблем, с которыми сталкиваются
страны, экономика которых в высокой степени зависит от конъюнктуры рынка природных
ресурсов, на мой взгляд, важны для понимания контекста того, что произошло в начале 80-х –
середине 90-х годов XX в. в Советском Союзе

21 Delmer S. Weimar Germany: Democracy on Trial. О влиянии германской гиперинфляции 1922–1923 гг. на
дезорганизацию среднего класса (см. также: Weisbrod В. The Crisis of Bourgeois Society in Interwar Germany /
Bessel R. (ed.). Fascist Italy and Nazi Germany. Comparisons and Contrasts. Cambridge: Cambridge University Press,
1972. P. 30.
22 Brustein W. The Logic of Evil: the Social Origins of the Nazi Party, 1925–1933. New Haven: Yale University Press,
1996.
 
23 Значительная часть российского общества воспринимает Российскую Федерацию как временное,
промежуточное образование, которое со временем либо расширится, либо распадется. Лишь 28,4 % опрошенных
социологами россиян полагают, что «Россия должна остаться самостоятельным государством, ни с кем не
объединяясь». (См.: Солозобов Ю. Россия в постимперский период: применим ли постколониальиый опыт
Великобритании? hnp://www.ukpolitics.ru/rus/members/9/09.doc).
 
24 Гудков Л. Память о войне и массовая идентичность россиян // Неприкосновенный запас. 2005. № 40–41.
С. 46–57.
"