ДОЖИВЕМ ДО АВГУСТА

О ситуации в России и мире

В передаче Соловьева "Поединок", посвященной роли Ельцина и Горбачева, академик Капица вдруг посетовал на то, что говорят о прошлом, а не о будущем.

Говорить о будущем, обсуждая Ельцина и Горбачева... Узнаю тебя, наша осторожная интеллектуальная каста, уклончивая донельзя Академия Наук СССР! До чего доуклонялись, товарищи и господа академики? До полного социального и политического ничтожества! В которое брошены не только вы, но и руководимое вами сословие. Конечно, за вычетом той малой части, которая допущена к очень небезусловному процветанию, связанному с "распилом" разного рода бюджетов, распределением собственности и так далее.

Уклончивость у наших "бессмертных" – это системообразующий поведенческий код. Оказавшись в Освенциме, они тоже будут рекомендовать дискуссию о будущем? Но если бы только они.

Тягу к безвредным и потому лакомым разговорам о будущем вслед за академиками стали проявлять еще и люди, причастные к политике. Им тоже захотелось в академическую "башню из слоновой кости"? Но, в отличие от академических мудрецов, им-то уж совсем нет в ней никакого места. Положение обязывает! Людям, выбравшим для себя политику (политическую аналитику, политическую журналистику etc.) в качестве профессионального занятия, – по определению место только на площади. Я имею в виду не Манежную площадь или площадь Пушкина, а ту "площадь", которую воспел Александр Блок ("Двери открыты на вьюжную площадь", "Мы живем в эпоху распахнувшихся на площадь дверей" и так далее).

Политик или политический журналист, разговаривающий о будущем на языке "башни из слоновой кости", – это и симптом, и синдром. "Чего?" – спросит меня читатель. Смогу ответить, лишь завершив это политическое введение. Ибо перед тем, как ответить, я просто обязан обратить внимание читателя на то, что вслед за политиками и политическими журналистами о будущем на все голоса заговорили высокие администраторы. Заговорили они о будущем отдаленном, а потому безопасном. Не о 2017-м, а о 2030-м. И так безвольно заговорили, что кожей чувствую – не к добру.

"И мне б", - подумал я как-то бессонной ночью. Но тут же вспомнился язвительный Маяковский: "И мне б строчить романсы на вас, – доходней оно и прелестней".

Страх перед ответственностью – перед любой ответственностью, перед ответственностью вообще – вот что объединяет академиков, политиков, политических журналистов, высоких администраторов. Вот откуда этот благолепно-безвольный зуд по будущему. Такому будущему, которое в силу его отдаленности не имеет никакого отношения к играемой ими социальной роли – научной, политической, административной и прочей.

Стоп! А роль в истории? На нее им наплевать? Почему?

Вот мы и перешли, читатель, от общих рассуждений к аналитике весьма животрепещущей и крайне острой – в отличие от пресных разговоров о будущем.

1996 год. Разговариваю о Ельцине с лицом, тогда донельзя влиятельным. Говорю о том, что, кроме политической роли, есть и роль историческая. Мне раздраженно отвечают: "Ой, я вас умоляю! Какая еще историческая роль? Что вы такое говорите?" Напоминало это популярный в советскую эпоху фарс, в котором монах говорит черту: "А вот я сейчас крест возьму". А черт отвечает: "Ой, не надо!" Теперь то же лицо заговорило об исторической роли Ельцина... Поздно! Историческая роль не пиарщиками в "твиттерах-миттерах" отрисовывается. Она созидается кровью, мукой, надрывом где-то по ту сторону личного благополучия.

Возьмем, к примеру, Петра Великого. Человек зачем-то надорвал свое недюжинное здоровье. Жить бы ему и жить. Некомфортно в "бородатой" России – купи себе замок в "бритой" Голландии. Так нет – хватает верховный дяденька канат, аки простой солдат, и волочет корабль через леса и топи. А ревматизм, а простатит, а колики почечные?

Историческая роль, говорите? Горбачева, Ельцина et cetera? ТАК не обсуждают историческую роль, когда она – хотя бы постфактум – волнует по-настоящему. Вот "бабки" волнуют по-настоящему – чтобы ни в коем случае не потерять, а лучше бы приумножить. Статус волнует по-настоящему – чтоб не понизился, а лучше бы повысился. Ну, и дальше по Марксу: "бабки" – статус – "бабки"-штрих. Историческая роль? Полно!

Есть анекдот. У цыгана спрашивают: "Что бы ты сделал, если бы был царем?" Он отвечает: "Взял бы серебряные ложки и утик". У еврея спрашивают. Он отвечает: "Я бы жил еще лучше, чем цар, потому что я бы еще немножечко шил".

Кому-то из нашего политического класса хочется "еще немножечко шить". Кто-то заглядывается на серебряные ложки. А насчет исторической роли... "Ой, я вас умоляю!"

Станиславский в таких случаях говорил: "Не верю!" А Лермонтов...

"Я верю, обещаю верить,

Хоть сам того не испытал,

Что мог монах не лицемерить

И жить, как клятвой обещал;

Что поцелуи и улыбки

Людей коварны не всегда,

Что ближних малые ошибки

Они прощают иногда,

Что время лечит от страданья,

Что мир для счастья сотворен,

Что добродетель не названье

И жизнь поболее, чем сон!.."

А дальше – главное:

"Но вере теплой опыт хладный

Противуречит каждый миг..."

Короче, я, как политический аналитик, верю – обещаю верить! – что...

Что кому-то из нашего политического класса ПО-НАСТОЯЩЕМУ желанен исторический результат. ПО-НАСТОЯЩЕМУ – это значит, что кто-то готов платить за этот исторический результат ту страшную цену, без которой исторического результата не бывает. То есть этот "кто-то" готов ради достижения подобного результата жертвовать своим благополучием, подвергаться поношениям, идти на предельный и даже запредельный риск. Ибо без такого риска исторического результата, деяний этих самых великих, не бывает. Не бывает и все тут. Вообще не бывает. А уж в ситуациях, подобных той, в которой мы находимся, – тем более.

"Так в какой же все-таки ситуации мы находимся?" – спросит меня нетерпеливый читатель, которому мало сказанного выше об отсутствии у представителей нашего политического класса тяготения к чему-нибудь историческому. К исторической миссии, историческому свершению.

Оправдываясь перед таким читателем, скажу, что я во введении своем не самовыражался, а формировал – помимо выявления внеисторичности как стержневой характеристики нашего политического класса – банк базовых метафор. То есть строил ядро той интерпретации, с помощью которой хочу коротко описать нынешнюю ситуацию в России и мире. Это ядро я теперь построил. И могу начать описывать ситуацию. Всего-то надо сделать один шаг после того, как сделано уже шагов десять.

Если представителям нашего политического класса "по барабану" историческая роль, если этот класс так одержим радикальным гедонизмом, прекрасно описанным в книге Эриха Фромма "Иметь или быть", если он не хочет БЫТЬ, а хочет только ИМЕТЬ, – то реальное содержание того, о чем он говорит, диаметрально противоположно говоримому. И чем больше этот класс в лице его разнообразных представителей говорит, тем больше он уверен в чем-то, прямо противоположном говоримому. Если он все время говорит о будущем России, то он уверен, что у России будущего нет. Он потому так много и говорит о ее будущем, что твердо уверен в отсутствии оного.

Это поведение классического невротика. С той лишь разницей, что в данном случае речь идет о невротизме коллективном, групповом, элитном, корпоративном. Я мог бы посвятить этой теме книгу, ибо феномен индивидуального невротизма описан подробно многими великими исследователями (от Фрейда и Фромма до Юнга и Адлера), а феномен группового – и уж тем более макросоциального (классового) – невротизма изучен в неизмеримо меньшей степени. Да, эта тема затронута постмодернистами, вскользь пообсуждавшими так называемый "шизокапитализм". Но постмодернисты чураются детального научного описания по причинам своей враждебности тому, на чем описание должно быть основано, – дискурсу. В силу этого даже самые меткие их соображения не становятся инструментом анализа и прогноза. Вот почему очень нужно было бы восполнить недостаток исследований в сфере группового, макросоциального, классового невротизма. Но для этого нужен полноценный научный труд, а не журнальная статья.

А потому придется вывести за скобки все доказательства, весь экспериментальный накопленный материал и попросить читателя поверить мне на слово, что, во-первых, когда я говорю "класс-невротик", то я не жонглирую красивыми словами, а ввожу полноценное понятие. И что, во-вторых, классовый невротизм, как и любой другой невротизм, зиждется на наличии двух полюсов – положительного и отрицательного.

В нашем случае, положительный полюс (он же гегелевский "тезис") содержит в себе непоколебимую уверенность рассматриваемого класса в абсолютном благополучии нынешней ситуации. Ключевые слова, которые оформляют эту уверенность в главный эксклюзивный и, я бы сказал даже, эзотерический лозунг эпохи: "Всё в шоколаде". Это произносится так часто и так уверенно, что мне иногда даже по ночам снится шоколад, честное слово! Но не буду утомлять читателя моими гойевскими (и даже борхесовскими) кошмарами про шоколад.

Перейду сразу же ко второму – отрицательному – полюсу в рамках обсуждаемой мною судьбоносной биполярной психологической модели. (Убедительно прошу читателя случайно не спутать с биполярной геополитической моделью, но если уж очень захочется, то пожалуйста).

На отрицательном полюсе (он же гегелевский "антитезис") – сегодня полная паника. Наш политический класс, как бы он ни старался невротически вытеснить опыт египетских коллег вообще и Мубарака, в частности, в глубине души не может не понимать, что египетский колокол звонит по нему. Что потеря власти по египетской модели приводит к потере собственности – по той же модели. И что потеря власти и собственности в условиях, когда врагов "о-го-го сколько" и они "о-го-го какие", приводит к потере жизни. Вот что бродит в подсознании (да и в потаенных уголках сознания) нашего класса-невротика. Бродит – вопреки всем разговорам о "шоколаде".

Итак, есть гегелевский тезис и гегелевский антитезис. А синтеза нет. То есть, его вообще нет. На сто процентов нет, понимаете?

На днях в связи с обстоятельствами, описанием которых не хочу утомлять читателей, я вынужден был впервые за много лет посмотреть одну из ключевых информационных программ на одном из ключевых телевизионных каналов. Я целый час смотрел эту околесицу. Целый час!

Неужели жалость в вашем сердце не шевельнется? "Сам виноват, что стал смотреть", скажете? Правильно! Виноват! Но, терзаемый чувством своей вины, должен же я был хоть что-то понять! И хотя бы этим оправдать и свое страдание, и свою вину, и очень многое другое.

Ну, так я что-то понял!

Я понял, почему сотворяют беспомощную телевизионную околесицу вполне профессиональные, одаренные и далеко не глупые люди.

Я понял, что в каком-то смысле не они виноваты в этом, понял, зачем нужна вся эта околесица.

И я понял, кому эта околесица нужна, кому она адресована.

Не для манипуляции обществом она нужна. Это было бы скверно, но рационально. Обществом так сейчас манипулировать невозможно. Общество слишком хорошо знает, в какой степени все неблагополучно. И его "шоколадными" телесюжетами не убедишь. Те, кто все это делают, прекрасно понимают, что не убедишь.

Так кому же адресованы эти сюжеты? Начальникам!

Начальники сами заказывают сюжеты, сами их смотрят и успокаиваются. Не потому успокаиваются, что общество успокоилось. А потому успокаиваются, что двухполюсная модель. Неравновесная, лишенная синтеза. И по этой причине постоянно требующая огромных доз виртуального "шоколада", то есть "успокоина".

За такие дозы "успокоина" чем пришлось заплатить? Телевидением, вот чем. В 1996 году телевизионщики, от которых требовали немыслимых усилий, направленных на то, чтобы избрать Ельцина, кричали: "В результате мы погубим "ящик"!". "Ящик" тогда с трудом, но выжил. А сейчас он загибается на глазах. И никто по этому поводу не базарит. Притом что ничего, кроме "ящика", – нет.

Скажут: "Почему это ничего, кроме "ящика", нет?"

Чуть позже я объясню, почему. А пока – о "ящике".

Итак, его, во-первых, изводят на корню, рапортуя о "шоколаде".

Во-вторых, он буквально дышит на ладан по причинам обобщенно-исторического характера.

Есть общемировая тенденция, согласно которой стремительно удешевляется информационно-техническая инфраструктура (аналог хадвера) и стремительно удорожается контент (аналог софтвера). Я не хочу заполошничать по этому поводу и утверждать, как многие мои друзья (между прочим, люди вполне "ничего себе", компетентные), что через пять лет современной телеиндустрии (ну, "Останкино" там или наподобие) уготовано то место, которое ныне занимают в музиндустрии заводы грампластинок. Бывшие несколько десятилетий назад монополистами в своем деле, а теперь оказавшиеся на глубочайшей обочине. Нет, процессы пойдут чуть медленнее. Но они пойдут именно в этом направлении. И они уже идут в этом направлении. Причем полным ходом.

Вы читали текст выступления госсекретаря США Хиллари Клинтон в Университете Джорджа Вашингтона? Если не читали, то прочитайте. Выступление называется "Плюсы и минусы Интернета: о возможностях и вызовах в сетевом мире". Из этого выступления явствует, что США бросают на Интернет большие усилия, нежели на армию и финансы. И что они очень специфически понимают функции Интернета, соотношение между своей и чужой защищенностью в киберпространстве (не все ведь могут бросить на эту защищенность такие деньги, как США), свободную конкуренцию в сфере идей и многое другое.

Короче – в 1996 году у телевидения Гусинского и Березовского не было конкурента в виде Интернета вообще и Интернет-телевидения, в частности. А теперь все совсем по-другому. Если кто-то этого не понимал до событий в Египте, то теперь этого может не понимать только тяжелый невротик.

Российская власть сама дала отмашку на всемерное развитие Интернета, продемонстрировав, как она любит ЭТО. И не удосужившись прочитать всерьез, что в ЭТОМ про нее пишут.

Но, может быть, власть способна оседлать Интернет? Нет, не способна. Потому что невротической власти нужен "шоколад". И все, кого она нанимает для того, чтобы что-нибудь оседлать, подлаживаются под этот заказ на "шоколад". А рядом есть другой контент, другой формат продукции. И, как пелось когда-то, "эту песню не задушишь, не убьешь". В этом смысле, с "ящиком" уже тяжелейшие проблемы (это я мягко говорю "тяжелейшие"). Пока что "ящик" определяет многое – не спорю. Но у него уже появился конкурент. И уж точно этот конкурент у нас не менее силен, чем в Египте.

Так что же есть, если с "ящиком" такие проблемы?

"Как "что?", – скажет читатель, усмехнувшись. – Мы непрерывно лицезрим, что именно есть, а этот себя аналитиком называет и не понимает. Репрессивный аппарат есть!"

Что ж, давайте обсудим, есть ли он. Точнее, в каком смысле он есть. Любое "есть" предполагает некоторые рамки. Внутри которых данное явление есть, а за пределами – нет. Я здесь буду обсуждать только одно обстоятельство – эти самые рамки. Я не буду обсуждать, хороший этот аппарат или нет, нужен он или не нужен. Я рамки буду обсуждать. И ничего больше. "And nothing more", как говаривал Эдгар По.

Если ключевые фигуры в репрессивном аппарате, во-первых, воруют в особо крупных размерах и, во-вторых, вывозят наворованное за рубеж, то репрессивный аппарат есть лишь до тех пор, пока этого хотят зарубежники. Те, кто контролирует счета, на которых находятся вывезенные из страны деньги, наворованные аппаратом. Я не хочу сказать, что если этот аппарат наворовал деньги и спрятал их в свой сарай, то это благо, а если он их наворовал и вывез в Лихтенштейн, то это зло. Я не благо здесь обсуждаю. Благо – это когда не ворует ни репрессивный, ни иной аппарат.

Но благо пусть обсуждает комиссия по борьбе с коррупцией. Я же обсуждаю реальность. А также эффективность. А также рамочные условия. И утверждаю, что если ключевая фигура в репрессивном аппарате наворовала очень много и это "очень много" вывезла из страны, то разместила она вывезенное не в абсолютно черном офшоре. Тем более, что таких офшоров уже фактически нет. Она это разместила в зоне, подконтрольной или США, или Китаю.

Слишком многие боятся зон, подконтрольных Китаю, потому что если в этих зонах спрятать "бабки", то китайцы "бабки" не отдадут никогда. Проценты будут платить. Но "бабки" не отдадут. Особенно если для этого условия необходимые обнаружатся. А они, как все понимают, обнаружатся незамедлительно.

Соответственно, сильно наворовавшие и прячущие наворованное за рубеж представители репрессивного аппарата чаще всего становятся зависимы от США. В этом подлинный смысл египетского прецедента. Больше всего США боятся, что ситуация кардинально сдвинется в сторону Китая. И раньше, чем это произойдет, США действуют. То есть приходят к таким представителям репрессивного аппарата (для их описания я давно, между прочим, ввел термин "счетократия") и говорят: "Или будешь делать, что мы скажем, – или мы отберем "бабки".

Счетократ – всегда "бабкофил". Он всю жизнь посвятил тому, чтобы эти "бабки" собирать и за рубежом прятать, они ему дороже всего на свете. Чего ради он не будет американцев слушаться? То есть он, конечно, американцев ненавидит. В том числе, и за то, что они его двумя руками держат за эти самые, прошу прощения, "бабки". Но он притворится лояльным, чтобы "бабки" не потерять. Ему главное – понимать, что коллеги поступят аналогичным образом. Когда американцы предоставляют ему убедительные доказательства того, что будет именно так, он соглашается. И с этого момента превращается "из Савла в Павла". До этого момента он радостно давил любые выступления народных масс и с презрением говорил "дерьмократия". А с этого момента он всем сердцем начинает любить демократию, законность и абсолютно теряет способность давить народные массы. Вчера он был "держимордой", а сегодня, знаете ли, этакий юрист-цивилист. Интеллигент, гуманист до мозга костей.

Отключив репрессивный аппарат, американцы посылают два мессиджа. Один – либералам, лидеров которых они перед этим тренировали у себя в Колумбийском университете (кто не верит, пусть почитает The Daily Beast от 1 февраля 2011 года). У этих не залежится. У них и "твиттеры" есть, и "фэйсбук", и мало ли еще что. Все это, как мы понимаем, не у феллаха нищего египетского есть, правда же? Этим – главное знать, что их не начнут поливать свинцовым дождем. И скармливать крокодилам. Как только американцы их заверяют, что этого не будет (а они американцам верят), они выходят на улицы. И слагают авангард.

Но авангарда мало. А поскольку его мало, то американцы вынуждены идти на диалог с фундаменталистами. Которые не через "фэйсбуки" контролируют широкие массы, а через мечети. Или иные аналогичные точки. В каких-то регионах мира речь идет именно о мечетях и исламском радикализме. А в каких-то регионах – о специфическом национализме, который я неоднократно описывал, называя его "уменьшительным" и "ликвидационным". И который у нас продемонстрировал свои качества, разминаясь на Манежной площади. И то ведь – зачем американцам активизировать русский неликвидационный, "расширительный", национализм? Глупо это было бы с их стороны, не правда ли? А они ведь не дураки!

Итак, я уже описал модель классической американской "твиттерной" революции. Там, где нет счетократии, эта модель обречена постольку, поскольку хотя бы репрессивный аппарат окажется минимально функционален. Мне скажут, что это не особая радость. Но я здесь не о радости говорю. Я функциональные модели описываю. Мне скажут также, что без идеологии и действительного развития даже не счетократический аппарат рано или поздно потеряет функциональность. И я опять-таки соглашусь. Но если аппарат не "счетократичен", то он не сразу потеряет функциональность. А если он "счетократичен", то он потеряет ее сразу. То есть он просто передаст ее в другие руки. И это мы тоже наблюдаем. Причем наконец-то с достаточно близкого расстояния. Кто-то считает, что египетский колокол звонит не по нам?

Итак, в России нет не только "ящика". Не только манкой идеологии, без которой НИКОГДА нет "ящика". Не только политического языка, то есть способности привлекать внимание широких активов к обсуждаемым проблемам. Нет и репрессивного аппарата. То есть, он есть, и о-го-го какой, пока ситуация не вышла за определенные рамки. А как только она выйдет за эти рамки, его не будет. И что тогда есть? Массы есть? Контролируемые "Единой Россией", наверное... Смешно. Сколько раз предупреждали, что нельзя опираться на конформистов. Сколько раз говорили о прецеденте – конформизме поздней КПСС. Тот конформизм, который есть сейчас у нынешней правящей партии, несопоставимо выше, чем тот, который был у КПСС в 1991 году.

И еще раз: ни мобилизационный потенциал партии, ни мобилизационный потенциал масс, ни мобилизационный потенциал репрессивного аппарата, ни мобилизационный потенциал СМИ ("ящика") – невозможны без полноценной идеологии. Которую уже, конечно же, родил на свет божий господин Юргенс с его ИНСОРом. Чуете, какова ситуация? Ну, прямо-таки сплошной "шоколад".

Но, наверное, деньги есть. Идеологии нет, репрессивного аппарата нет, масс нет, информационных инструментов нет настоящих – но деньги есть. А кто вам сказал, что они есть? Кудрин, если уметь читать, что именно он говорит не по форме, а по существу, постоянно намекает, что их нет.

Однако почему-то надо считать, что они есть. И опять-таки понятно, почему. Потому что "всё в шоколаде".

В дополнение к вышесказанному есть еще одно обстоятельство – самое ключевое. Чтобы получить окончательный ответ на вопрос, почему так странно, невротично и бессмысленно говорят о будущем, нужно обсудить, увы, и это печальное обстоятельство.

Потому говорят так о будущем, что его – при сохранении тех глобальных тенденций, которые сейчас на наших глазах формируются, – у России нет.

В доме повешенного не говорят о веревке. На многих зарубежных интеллектуальных площадках (не только, между прочим, западных) приходится слышать: с русскими незачем обсуждать стратегию, ибо зачем ее обсуждать, если у них нет будущего?

Потому-то у нас будущее обсуждают именно невротически, не к месту. Обсуждают без страсти, без привлечения должного аппарата, без соединения в этих обсуждениях идеализма и прагматизма. Обсуждают, обсуждают, обсуждают... А потом вдруг: "Ой, я вас умоляю! Какой еще исторический результат?"

Спросят: "Почему это нынешние тенденции исключают для России любое будущее, в том числе, и периферийное?"

Отвечаю. Анализ всего, что происходит сейчас на Большом Юге (а там происходят невероятно масштабные и очень страшные вещи), выявляет один-единственный стратегический смысл происходящего. На наших глазах происходит резкая трансформация глобальной архитектуры мира. Те, кто создают новую архитектуру, – не развлекаются. Чертежи нового глобального дома делаются для того, чтобы этот дом построить. А чтобы его построить, надо расчистить стройплощадку.

Сначала ее расчищали, демонтируя СССР и коммунизм (отсюда такая роль падения Берлинской стены), теперь демонтируют нечто большее. Великий принцип Модерна, согласно которому все страны мира рано или поздно доразовьются до уровня стран-лидеров. Вместо такого мира, обладающего на перспективу определенной гомогенностью (прошу не путать с универсальностью), строится (да-да, уже не только моделируется, но и строится) мир, состоящий их трех зон. Большого Юга как зоны неразвития (Контрмодерна), Большого Дальнего Востока как зоны догоняющего развития (Модерна) и Большого Запада как зоны совокупного – финансового, информационного и даже военно-репрессивного – сервиса (Постмодерна).

России нет места ни в одной из этих трех зон. А значит, в ТАКОМ, стремительно наползающем на нас, будущем у России нет места ВООБЩЕ. Это понимают и на Большом Юге, и на Большом Востоке, и на Большом Западе. Скорее всего, Россия как часть Севера будет отдана в качестве утешительного приза Большому Югу. Но тут уж как получится.

Вывод: если Россия хочет жить, то она должна не размещать себя в рамках формирующейся тенденции, а эти тенденции переламывать. Она должна не вписываться в новую глобальную архитектуру, а предлагать и реализовывать новую глобальную архитектуру. Что, кстати, и делал Советский Союз, время от времени вяло поминаемый всуе. Мол, не было в нем национализма и так далее.

Если же Россия не будет создавать притягательной (мобилизующей ее население, собирающей вокруг нее другие страны) глобальной архитектуры, если она не будет эту свою архитектуру реализовывать – то ей, повторяю, не найдется места вообще. В этом самом будущем, будь оно неладно, места ей вообще нет – понимаете?

В старом мире всеобщего модерна предполагалось наличие для нее места. Не ахти какого, но места.

А в новом мире, состоящем из этих трех зон, никто ей никакого места не предлагает. Ей морочат голову, по ее поводу издеваются, и только. А значит, нет возможности избежать креста великого исторического деяния (он же "крест империи", мессианский крест, крест сверхдержавности и так далее). Или этот крест, или полная смерть страны.

Если страна не захочет смерти, она взвалит на себя этот крест. Если элита страны не полная падаль, она сделает то же самое вместе со страной.

Мне возразят, что крест не взваливают на плечи только от безысходности. И я полностью с этим соглашусь. Но обо всем том, что, помимо безысходности, необходимо для того, чтобы решиться на подобное и выдержать такую ношу, – как-нибудь в другой раз.